Н. А. ЛЮБИМОВУ
25 мая 1879. Старая Русса
25 мая 1879.
Все Ваши отметки на корректурах1 я принял во внимание и в смысле их всё переделал,2 взамен чего и Вас прошу обратить внимание на нижеследующие объяснения.
Густые краски в анекдоте «о сеченой 7-милетней девочке» взяты мною буквально из обстоятельств дела Кронеберга в 76 г.3 Это дело и защиту адвоката Спасовича я тогда поместил в издаваемом мною «Дневнике писателя» и не пожалел красок, но не сгустил их вовсе, ибо это дело в чистом виде даже неизобразимо. Статья моя произвела тогда в Петербурге и во всей России фурор. И если б Вы знали, от каких лиц, от каких дам и из каких зданий я получал массу восторженных благодарственных писем, приветов, одобрений. Называть только этих лиц не хочу. Итак, густые краски не возбудили тогда отвращения, ибо употреблены были для святой цели. А Вы заметили мне, что, судя по моим выпискам, адвокат говорит умеренно. Но умеренность-то эта и возмутила, потому что была в высшей степени неумеренностью и бесчестной невоздержанностью (Спасович), ибо страшное истязание, за которое по нашим законам ссылают в Сибирь, он свел до размеров наказания «розочкой», на этом-то я его и разбил тогда (Кронеберг — поляк и Спасович — поляк).4
Чтобы Вам не противоречить, я смягчил. Но очень прошу Вас принять в соображение даже и впредь именно: что было в «Дневнике», то было дело особое, но теперь здесь, в романе — это ведь не я говорю густыми красками, преувеличениями и гиперболами (хотя против действительности нет преувеличений), а лицо моего романа Иван Карамазов. Это его язык, его слог, его пафос, а не мой. Это мрачно-раздраженный и много молчавший человек. Ни за что бы он никогда и не заговорил, если бы не случайная, вдруг разгоревшаяся его симпатия к брату Алексею. Кроме того, это еще очень молодой человек. Как же он мог бы заговорить, о чем так долго молчал и на чем надсадил сердце, не прорвавшись, без особ<енного>
Далее: Вы отметили как излишнюю подробность замечание о том, что 5-тилетний ребенок не мог научиться проситься. Так, может быть, и была бы излишнею, если б шла от меня как автора. Но идет она опять-таки от лица и характерно рисует лицо.5 О, много подобных черт кажутся ненужными! Но эти черты, как они необходимы для художественной задачи! Да уже одно то, что 23-летний молодой человек это приметил, уже показывает, что он об этом думал и мучился серьезнее, чем многие молодые люди его лет. Сострадают обыкновенно в целом. На мелкие же подобные подробности не обращают внимания, а уж если 23-летний обратил, значит, принял к сердцу. Значит, дебатировал в уме своем, значит, был адвокатом детей, и как он там дальше ни представлялся бесчувственным, но сострадание и самая сердечная, нежная любовь к детям в нем есть. Этот Иван делает потом в романе косвенно преступление, но не из расчета, не из жадности к наследству, а, так сказать, по принципу, во имя идеи, с чем сам потом совладать не может и выдает себя именно потому, может быть, что раз, когда-то, его сердце, разбирая страдания детей, не упустило такую ничтожную по-видимому подробность. Сама же подробность не грязна, ибо всё, что относится к детям, — чисто, светло и прекрасно. Даже это. Вспомните Амура Гвидо Рени, пьющего вино и пустившего струю на первом плане. Классическая из классических знаменитость.6
Насчет генерала я поправил по Вашему желанию. Действительно, у меня как бы ко всем генералам относилось. Собственно факт еще смягчен. Вспомните, что еще в это самое время генерал, наместник Сибирский, хотел объявить себя даже независимым политически.7
О разбойнике, резавшем детей, было у меня совсем не ясно, соглашаюсь. Теперь по исправлении совершенно ясно. Я только хотел попросить Вас особенно, многоуважаемый Николай Алексеевич, впредь в сомнительных случаях (если только будут) обращать внимание, от чьего лица говорится. Ибо иное лицо по характеру своему иногда не может иначе говорить. Я же постараюсь тщательнее относиться к делу.
P. S. Так же точно все рассуждения о том, что страдания есть, а виновных нет, принадлежат лицу, а не автору. Это-то уж, кажется, ясно.
Примечания:
Подлинник неизвестен; печатается по копии (рукою М. А. Поливановой), в которой обращение и подпись отсутствуют; подробнее см.: РЛ. 1990. № 1. С. 177—181; ПСС. Т. ХХХ2, С. 91.
1 Высылая 10 мая 1879 г. в редакцию «Русского вестника» первую половину пятой книги «Pro и contra» романа «Братья Карамазовы», Достоевский писал Любимову, что для него очень важно получить корректуры этих глав, являющихся «кульминационной точкой романа» (см. письмо 208).
2 Корректурные листы романа «Братья Карамазовы» не сохранились, и характер правки писателя, выполненной по «отметкам» Любимова, которые относились к главе «Бунт», неизвестен.
4 Процесс Кроненберга вызвал большой резонанс в самых различных слоях общества, и позиция Достоевского, вскрывшего «фальшь» речи адвоката В. Д. Спасовича, была широко поддержана. Так. X. Д. Алчевская, высоко оценившая февральский выпуск «Дневника писателя» 1876 г., писала Достоевскому: «„Дело Кронеберга” <...> chef d’oeuvre Вашего „Дневника” (по признанию самых строгих судей) <...> я знаю людей, которые придают огромное значение этой статье. Они говорят: „Пройдет несколько лет, забудется дело Кронеберга, забудется всё, что писалось и говорилось поэтому делу <...> одна только эта статья никогда не утратит своего значения и будет служить живым уроком и обществу, и адвокатуре, и всем нам”...» (Алчевская X. Д. Передуманное и пережитое. М., 1912. С. 69—70). Характерной непосредственной реакцией на освещение Достоевским дела Кроненберга являлось обращение к писателю неизвестной, за подписью «Мать»: «Если бы можно было сейчас, сию минуту, очутиться возле Вас, с какой радостью я обняла бы Вас, Федор Михайлович, за Ваш февральский „Дневник”. Я так славно поплакала над ним и, кончив, пришла в такое праздничное настроение духа, что спасибо Вам» (ВЛ. —449.
5 Иван Карамазов, говоря о том, что у него «очень много собрано о русских детках», воспроизводит подробности «истязаний» родителями пятилетней девочки, почерпнутые Достоевским из отчета о харьковском процессе Е. и А. Брунстов, который был опубликован в «Голосе» (1879. № 79, 80, 82) (см.: наст. изд. Т. 9. С. 665—666).
6 Достоевский, по всей вероятности, имеет в виду не картину итальянского художника болонской школы Г. Рени (1575—1642), живопись которого носит суровый аскетический характер, а знаменитое полотно его современника, фламандца П. П. Рубенса (1577—1640) «Вакх» (Гос. Эрмитаж, Петербург) с упомянутым амуром из окружения Вакха.
7 Речь идет о H. H. Муравьеве, бывшем с 1847 по 1861 г. генерал-губернатором Восточной Сибири и получившем титул Амурского после заключения между Россией и Китаем договора, уточнявшего границы двух государств (по Амуру). Однако позднее, вследствие неприятия его проекта реорганизации губернаторства Восточной Сибири (разделения на два), в котором, вероятно, увидели претензию на независимую политическую деятельность, он принужден был в 1861 г. оставить эту должность (см.: